30 января исполнилось 75 лет десятому чемпиону мира по шахматам Борису Спасскому
У Бориса Спасского две несомненные заслуги перед шахматным королевством. В июне 1969 года воспитанник Ленинградского Дворца пионеров, победив в Москве Тиграна Петросяна, стал десятым в истории чемпионом мира. Через три года он проиграл в Рейкъявике американцу Роберту Фишеру, увенчанному венком одиннадцатого шахматного короля. Отстояв свое право на защиту титула в противостоянии советскому спортивно-партийному начальству, Спасский спас матч.
Невольник чести
Проиграв первую партию, Фишер не пришел на вторую, чемпиону начислили очко за неявку соперника и он повел в счете - 2:0. Психологически, однако, после такого «подарка» Борис почувствовал себя неуютно, а тут еще, накануне третьей партии, ему позвонил из Москвы председатель Спорткомитета СССР Павлов и потребовал, чтобы Спасский предъявил американцу ультиматум, на что Спасский ответил, что будет продолжать играть.
Тогда же, летом 72-го, я позвонил в Ригу Михаилу Талю, с которым Боря познакомил меня еще осенью 54-го, когда мы были первокурсниками Ленинградского университета, и спросил, что Таль сделал бы в этой ситуации на месте Бориса. «Я не пришел бы на третью партию - подарков не принимаем (речь шла о втором очке. - А.С.). Уверен, что и Ботвинник не пришел бы, и Петросян, и любой другой гроссмейстер. Это был тогда единственный выход из положения, но только не для Спасского. Ведь Боря у нас невольник чести…»
- Я хотел сдать третью партию, как только Бобби в моем присутствии начал скандалить с главным арбитром матча Лотаром Шмитом, жалуясь на шум телевизионной камеры, - сказал Борис через четверть века после Рейкъявика. - Но я был связан словом, которое дал Фишеру, ? играть эту партию в специальном помещении, без публики.
Что тут скажешь? Фишер воевал в Рейкъявике со своими ветряными мельницами, Спасский - со своими. Что касается природных дарований чемпиона и претендента, они были вполне сопоставимы. Михаил Ботвинник полагал, что самые крупные природные шахматные дарования были у Капабланки и Спасского. В столице Исландии играли гении, великие шахматисты, а в каждом великом человеке, как заметил еще Аристотель, есть частица безумия. «Может быть, это точка безумия, / Может быть, это совесть твоя. - /Узел жизни, в котором мы узнаны / И развязаны для бытия».
Осип Мандельштам писал эти стихи в 1937-м, когда появился на свет Борис Спасский, внук русских священников. У нас, родившихся в годы сталинской войны с собственным народом, у нас, чье детство было обожжено войной с врагом, много общего. Всё самое важное - не в карьерно-биографическом, а в экзистенциональном плане - произошло с нами в сороковые-роковые, когда одни пытались нас убить, а другие - спасти.
Трамвай до королевства
Когда в июле сорок первого ленинградских детей эвакуировали из города, первый и третий эшелоны были разбиты прямыми попаданиями немецких бомб. Второй эшелон, в котором везли и братьев Спасских - семилетнего Георгия и четырехлетнего Бориса, проскочил. Чудом они спаслись от бомб. Чудом пережили холодную и голодную зиму 42-го в детском доме села Коршаки Кировской области. У маленького Бори была дистрофия последней стадии, он умирал от голода, когда весной приехала мама, привезла хлеба и масла, выходила его и забрала обоих в Подмосковье. Жора был постарше и покрепче и в шахматы играл лучше Бори - научил их играть еще в Коршаках ленинградский мальчик Юра Пионтек. В 44-м Екатерина Петровна родила Иру, за которой присматривал Боря, Жора уже ходил во второй класс, и оба помогали матери, которая когда-то учительствовала, а теперь работала в подмосковном поселке на фабрике, сторожила совхозные поля, торговала водкой. Отец оставил семью и жил в Москве.
В Ленинград они вернулись после окончания войны. Жили на 8-й Советской, где у них была комната в большой коммуналке.
При всей своей внешней флегматичности Борис - человек страстный. Мальчишкой он очень любил петь, читать Пушкина, гонять на коньках, уцепившись крючком за борт машины, а летом они с братом катались на трамвае, зацепившись на трамвайном буфере, и однажды совершили путешествие через весь город до Кировских островов, где в одной из аллей ЦПКиО было здание с черным конем на фасаде и надписью «Шахматы».
- Сильнее страсти я не знал, - сказал мне Борис в Киеве в сентябре 68-го, в один из дней финального матча претендентов Спасский - Корчной, когда мы гуляли по парку Шевченко над днепровской кручей. - Это было какое-то наваждение, сумасшествие, ни о чем другом я и думать не мог, торчал до ночи в шахматном павильоне, глядя, как безумный, на доску и больше всего хотел украсть белую королеву, в которую влюбился.
При свете совести
Никто не знает, пускаясь на дебют, как придется расплачиваться за все эти игры в бисер, за насилие над мозгом, своим и партнера, над душой. Став чемпионом мира, Борис обнаружит, что в ответственных партиях - вдруг, неожиданно - выпадает из игры: фигуры на доске окутывает туман, голова отказывается считать. «Собачья старость, - будет ругать его Фатер, как звал Борис своего тренера И. З. Бондаревского (первым, в детстве, был В.?Г. Зак, вторым, в юности, А. К. Толуш). - Возьми себя в руки, не шляйся по ночам, больше работай!»
Старость в тридцать три года?! Нет, Игорь Захарович, не в старости дело: психическая энергия утекает из обожженного войной сосуда через дырочки, пробитые голодом, холодом, лишениями, борьбой с ложью и несвободой - демографы назовут это когортной болезнью поколения, появившегося на свет в промежутке между 1930 - 1944 годами. До поры Борис Спасский был таким же слепым кутенком, как и все мы из когорты, зараженной немочью страха, лжи и бессилия. От этой немочи каждый избавлялся самостоятельно. Из всех студенческих друзей, из советских спортсменов крупного калибра Спасский первым начал бодаться с «дубом», как окрестил советское государство Солженицын.
Может быть, это точка безумия, может быть, это совесть твоя?
Игру при свете совести рассматривают редко. Но творящий игру (искусство - та же игра) воспринимает ее в высшей степени ответственно. У него, как и у ребенка, писала Марина Цветаева в эссе «Искусство при свете совести», безответственность во всем, кроме игры. «То, что вам - «игра», нам - единственный серьез. Серьезнее и умирать не будем». Ставший королем справедливой игры, Спасский чувствовал колоссальную личную ответственность за всё происходящее в этом королевстве. Профессиональный игрок с одиннадцати лет, защищавший коллег, преследуемых властями - и Кереса, и Корчного, и Пахмана, полагавший долгом шахматного чемпиона объединять в одну семью людей разных рас, убеждений, вероисповеданий, Спасский не мог заставить себя быть лояльным к своей стране, попиравшей нравственные правила и человеческие права. Это создавало страшное душевное нестроение, порождало сильный внутренний разлад. Вот почему три года своего чемпионства (1969 - 1972) он называет самыми горестными в жизни, а себя считает «голым королем».
Голый король?.. Я назвал бы его стеклянным королем. У американцев есть такое выражение - «стеклянный парень», так называли перед Рейкъявиком Роберта Фишера - хрупкого, казалось, как стекло, неуравновешенного, в отличие от выдержанного русского соперника, чья универсальная игра была на редкость гармонична. Недаром в Югославии его называли «шахматный Пушкин».
«Нищим пожар не страшен!»
Невольник чести, раб своей репутации спортивного джентльмена, одиночка, всегда державшийся вне групп и партий, не вписавшийся ни в советскую систему, пока жил в Ленинграде и Москве, ни в западную, когда в 1976-м переехал во Францию. Стеклянный король, прозрачный в своих побуждениях и замыслах - не в шахматах, в жизни.
«В отличие от многих знаменитых сограждан, Спасский никогда не пользовался возможностью нажить себе политический капитал, эксплуатируя собственную известность, - писал Гарри Каспаров. - Он просто выиграл свою свободу, уехав, благодаря женитьбе, во Францию».
Героем социалистического, а потом капиталистического труда, как Борис называл своего земляка Виктора Корчного, Спасский не был. Он не сидел, как офисный клерк, ежедневно за доской от девяти до восемнадцати, но умел колоссально концентрироваться за доской во время партии - «после пяти часов игры я труп». Шахматы приносили ему не только радость творческой гармонии, но и мучили, жгли, опустошали, убивали… Шахматы не зря сравнивают с боксом. Двенадцатый шахматный чемпион мира Анатолий Карпов сказал мне однажды: «Удары, которыми мы обмениваемся, не менее, если не более чувствительны, чем свинги и апперкоты боксеров-тяжеловесов».
Дикое перенапряжение интеллектуального бокса давно ушло из жизни Бориса, наделенного артистическим даром, впечатлительной душой художника и музыканта, рожденного совсем не для борьбы. Уйти-то ушло, но оставило безжалостные следы. В 2010-м в Москве с ним случился инсульт. Сначала он лежал в московской клинике, а потом был перевезен в парижскую больницу, где провел весь прошлый год. Серьезные проблемы со здоровьем и у его жены Марины. Сейчас они оба дома. Другая Марина, гениальный поэт Цветаева, жившая за несколько десятилетий до Спасских в Медоне, предместье Парижа, писала: «Не быть в России, забыть Россию - может бояться лишь тот, кто Россию мыслит вне себя. В ком она внутри - тот потеряет ее лишь вместе с жизнью».
Здоровья тебе, Боря! Живи на радость своим детям, друзьям и многочисленным ученикам в шахматных школах России от Пскова до Урала и Сибири, куда ты часто ездил в последние годы.
Помнишь девиз своего любимого тренера Александра Казимировича Толуша, считавшего смелость первым человеческим качеством, девиз, которому ты следовал в своей шахматной жизни?
«Нищим пожар не страшен. Вперед, Казимирыч!»
Алексей САМОЙЛОВ.
{jcomments on}
На правах рекламы
Много грузите? - Классные электропогрузчики будут вам очень кстати.
-
в Шахматы